«Пока ещё не очень адаптировалась»: Антонина Фёдорова (Мартынова) — о жизни после изменения приговора и выхода из СИЗО

Антонина Фёдорова (Мартынова), ранее осуждённая за попытку убийства дочери в 2007 году, дала RT первое интервью после выхода на свободу. Ранее ей заменили срок на условный. Она рассказала, что пока не адаптировалась к жизни на свободе. Также она объяснила, что произошло в моменте с падением дочери, и рассказала, как Алиса получала образование и как они путешествовали без документов.

— Я очень волнуюсь. Я только вчера освободилась из тюрьмы, и у меня немножко культурный шок, когда я вижу такое количество людей, такое количество разных предметов, когда я вижу там улицу с машинами и с деревьями, у меня, конечно, такая перегрузка визуальная — и сейчас тоже. И очень много незнакомых людей, потому что там всё время с одними и теми же людьми. Ну и тема, конечно, сложная. Мне трудно про это вспоминать, и это мы сейчас понимаем, что то, что я пережила, — это вообще-то психологическая травма. Это огромный стресс.

В 2008 году Антонину Фёдорову (Мартынову) признали виновной в покушении на свою дочь. По версии следствия, она столкнула ребёнка с лестницы. Главным свидетелем по делу был 11-летний школьник. Антонина и её дочь 16 лет успешно скрывались от полиции. В 2024 году её задержали и осудили на восемь лет условно. Свою вину она так и не признала. Это первое интервью Антонины Фёдоровой.

RT разыскал мать Антонины Мартыновой, которая 16 лет назад сбежала со своей дочерью после того, как присяжные признали её виновной в…

— Просто интересно, как вас не нашли.

— Вот мне тоже интересно, кстати.

Понимаете, когда люди спрашивают об этом, они предполагают, что я, наверное, сидела в подвале с ребёнком, питались мы муравьями исключительно все 16 лет, как бы ничего не делали, только вот прятались и боялись и шагу ступить. Но это неправда.

Она получила образование. Да, не официальное, не школьные, у неё нет аттестата до сих пор. Она в процессе получения, у неё есть образование, но нет формальной бумажки. Вот она сейчас подтверждает свои знания в процессе.

— То есть вы где-то учили?

— Репетиторы, конечно. Онлайн вот эти все курсы, кружки, секции. Где-то очень смешно писали, что она занималась борьбой. Она не занималась борьбой, она занималась рукопашным боем. Это не совсем одно и то же.

Она занималась балетом, она занималась в художественной школе, она занималась шахматами. Мы ездили на море, мы ездили в горы.

— А как, у вас другие документы были?

— У меня не было документов, но видите, какая штука. Сейчас стало гораздо строже с этим. Ты не можешь купить билет на автобус, приходишь в кассу — у тебя спрашивают паспорт. Но в 2008, 2009, 2010 годах ты приходишь не в кассу, ты приходишь к водителю автобуса и говоришь: «Дядь, подвези». Дядя подвозит. И точно так же ты снимаешь квартиры, ты арендуешь. Без паспорта и других документов, какие там ещё нужны, я не знаю. Ну довольно просто, особенно если не в Москве.

— А как же врачи, когда полис нужен?

— Платная медицина.

— На что?

— Приходится очень много работать, конечно. Приходится всё время работать. И стоматология очень дорогая, приходится очень много работать. Действительно много.

— Как вы выкручивались в то время? Если тогда у вас хотя бы мама была, Кирилл, когда вы тогда, на тот момент… образования нет.

— Образования нет, но я же не совсем бестолковая всё-таки.

И я писала на заказ работы студентам, школьникам вот эти вот все штуки. Я писала там кое-какие статейки, я писала художественную прозу.

— Вы себя описываете, как вы были молодой тогда, не разбирались ни в чём, наивной где-то. А потом вдруг сбежали, разобрались, работу нашли. Сильная женщина. Диссонанс маленький.

— Так и произошло. Как только я оказалась с ребёнком в большом прекрасном мире без какой-либо поддержки, повзрослеть пришлось молниеносно. Это произошло в течение одного вечера. Я не буду его описывать, он довольно неприятный.

Вырасти и выйти из состояния вот этой вот девчонки, которую там как щепку мотает по… которая подчиняется чужому мнению, которая делает то, что ей говорят, которая на всё кивает и плачет всё время и только делает вид всё время, что ей не так плохо, как на самом деле. Мне пришлось стать женщиной, которая берёт ребёнка, берёт какую-то там сумку, идёт и ищет работу, идёт и ищет жильё, потому что мы ни разу с ней не ночевали, не знаю, на вокзале. Ну, может быть, один раз.

— А как вы это Алисе объясняли? Почему бабушки нет? Почему мы уехали? Куда? Что? Как?

— Я объясняла это никак, на самом деле. И когда она задавала вопросы, я говорила: «Ну вот мы с тобой вдвоём». На самом деле это же довольно обычная история, когда живёт мама с ребёнком, а папы нет. У нас там довольно много семей таких.

— В какой-то момент наверняка пришлось сесть и обсудить всё.

— Вот, к сожалению, не пришлось сесть и обсудить всё, потому что она обо всём узнала, когда меня приехали и арестовали в марте этого года. И я себя страшно корила, что я не поговорила с ней, что я не успела ничего объяснить. Я просто… Ну это было очень страшно вообще-то — процесс-то.

• 19-летняя Алиса Фёдорова на судебном заседании в Великом Новгороде
• RT

— Давайте расскажем вначале, как вас нашли.

— Тогда я жила в Ставрополе. Приехали люди в масках. Сколько их там было? Человек десять, наверное. И в то время, когда это происходило, конечно, я не могла ей ничего объяснить. Я жалела, что не сделала этого раньше. Всё время как-то думаешь: «Ну завтра». Ну вот будет какой-то повод, и мы сейчас сядем и с ней обговорим. И я всё время тогда откладывала — и неправильно, это не нужно было делать. Но я ошиблась, да. И она обо всём узнала вот таким жестоким и травмирующим способом.

— И тут вдруг на неё сваливается вот это всё. Люди в масках, забирают маму непонятно зачем.

— Арест, меня увозят. Нам дают попрощаться совсем короткое время. Я же не говорила, кто я. Я же не сознавалась, как меня зовут. Если бы я это сделала, мы поехали бы сразу в СИЗО.

Мы поехали в полицию, чтобы мне сняли пальчики и сравнили их с теми, которые были в картотеке. Это заняло ужасно много времени. Несколько часов.

Потом меня увезли — и повезли сразу в Великий Новгород. Это был день, когда произошёл теракт в «Крокусе». Я не знаю, как сказать, чтобы это не прозвучало цинично. Но, когда я ехала мимо здания, я думала, что у меня вообще всё хорошо. Меня всего лишь арестовали. У меня все живы, у меня все здоровы. Ну более-менее здоровы. Вот трагедия — вот она. У меня всё на самом деле нормально. У меня ещё есть шансы.

Вот с этими мыслями и вот с этим чудовищным сравнением своей ситуации с этой ситуацией. Но у меня же правда было всё в порядке, и у меня до сих пор всё отлично. По сравнению с реальной трагедией, когда люди гибнут, у меня всё хорошо. Хотя, конечно, когда меня арестовали, у меня мир рухнул, в общем, что говорить. Что сейчас у меня всё-таки отнимут моего ребёнка — это самое страшное, это вообще невозможно вынести, это невозможно вообще пережить.

Первый раз мы увиделись с ней, когда у меня был суд, это был май, по-моему. Я её увидела, и, конечно, мы обе тут же заревели. Это невозможно было никак. Я даже в какой-то момент начала прятаться за спиной своего адвоката, чтобы хотя бы какое-то время не видеть, как она плачет, может быть, как-то успокоиться. Потому что я на неё смотрю — и это сразу слёзы непроизвольно. Я себе говорю, что так, хватит ныть, соберись, тряпка. Сейчас будет суд, тебе нужно как-то вообще хоть что-то сказать, хотя бы соображать, что происходит.

В какой-то момент адвокат спросил, можно ли ей подойти ко мне. Судья разрешил. И мы обнялись через решётку. Такие были объятия через решётку. Я ей успела прошептать, что всё будет хорошо, не волнуйся, всё в порядке, пожалуйста, держись, пей воду, ешь суп, принимай витамины. Какие-то такие традиционные наставления, которые необходимо дать. Она и без меня прекрасно всё знает, но мне же нужно ей сказать. Я же мама, я же не могу её отпустить без целевых указаний.

— Когда вы узнали, что вам дают девять лет и потом выпускают?

— Что мне дают девять лет, я узнала, когда прокурор запросил десять лет реального срока. Это для меня было, конечно… Какое бы слово найти… Удивительно. Потому что мне как было всё очевидно, так и до сих пор всё очевидно. Я не совершала преступления. Я не пыталась причинить зло своей дочери, это должно быть всем очевидно так же, как мне. Ну вот это вот первая эмоция: «Ну всё же понятно, ну посмотрите вы на меня там, ну ёлки-палки».

Но он запросил десять лет, и, в общем, я поняла, что, наверное, ничего хорошего из этого не выйдет.

И когда он сказал «девять лет», у меня была одна мысль в голове: «Пожалуйста, не упади в обморок прямо сейчас, держись, на тебя смотрит дочь. В общем, давай, самурай, не это самое. Главное — не упасть. Сейчас самое главное — не упасть. А потом уже можно будет упасть — как-нибудь в следующий раз, когда меня уведут, вот тогда уже можно будет дать волю чувствам. Сейчас, при ребёнке, держи спину, не падай в обморок». И вот это как повторялось всё время, и, в общем, на этом я и продержалась.

А вот уже в камере — там да, я позволила себе осознать, что такое девять лет. Я посчитала, произвела несложные математические действия, поняв, когда я выйду, сколько будет мне, сколько будет дочке. И в общем… Это были трудные часы и дни.

Конечно, адвокаты говорили: «Ну апелляция, не апелляция, а кассация, Верховный суд, не сдавайся, не падай духом, тебе нельзя, у тебя там ещё вся жизнь впереди, жизнь начинается в 40, всё будет хорошо».

Потом мы вышли в апелляцию. Вот апелляция случилась в два заседания. На последнем меня оставили виновной.

Не направили дело снова ни в следствие, ни в суд, как просили адвокаты моей дочери и мои адвокаты. А дали мне условный срок в размере восьми лет.

Что с этим делать, я пока не знаю, если честно. Я только вчера днём вышла из СИЗО. И если честно, я всё ещё боюсь проснуться в камере, потому что у меня уже были сны, как я выхожу на свободу, а потом я снова просыпаюсь там.

— Вы узнаёте, что вам дали условно, что вы выходите и что вы можете увидеть Алису и маму.

— Каждый час просто растягивался. Это страшно растянутое ощущение времени. Ещё часов же нет. Ты слышишь, как только радио пикает. Прошло полчаса, прошёл час, а у тебя уже какие-то вселенные родились и погибли в голове. Размышления — и некуда деться. И снова это повторилось как в начале, так и в конце. Такое завершение процесса. Вот эти невероятно долгие пятницы, субботы, воскресенья, понедельники. Ну вот четыре-пять дней.

Я маму видела. Я знала, как она выглядит. Для меня не было шока, что я же помню её 16 лет назад. Другую женщину. И вот она сейчас. Я знала, как будет. Конечно же, я её узнала. Я бы её и так узнала.

Мама сказала, мы не виделись 16 лет и, по-моему, два месяца. Ну вот когда-то был июль, когда я попала в федеральный розыск, или август уже. То есть она считала, да, вот эти месяцы.

— А представляете, как столько лет не видеть Алису?

— Я не представляю. 

Я пока ещё не могу есть нормально. Я вижу еду, я не хочу еду. Я могу пить воду, я пью чай какой-нибудь. Чтобы меня накормить, они прикладывают какие-то нереальные усилия.

— Неужели ничего не хочется?

— Ничего не хочется.

— А что хочется?

— Хочется спать. Страшно хочется спать. Я же полгода не высыпаюсь. Я из тех людей, кто не может спать, когда есть свет. А в камерах всегда есть свет.

— Мысль теперь хоть допускаете, что, может быть, в будущем будут ещё дети?

— Да, я бы хотела. Мне почти 40, и вроде как я ещё не опоздала.

* Кирилл Мартынов — физическое лицо, признанное иностранным агентом по решению Министерства юстиции РФ от 02.09.2022.

Источник: russian.rt.com